Руки Мастера

Мои руки – руки горшечника, руки канатоходца, чтеца, писаря, руки самовлюбленного любовника, руки революционера, вольного каменщика, руки своевольного вольнодумца. Руки, несущие камень, руки словно древо. И там, недавно, в Кастилье, в предгорьях Галисии я видела многовековые, покрытые цветущим бледно-зеленым мхом, каштаны, которые невозможно обхватить руками, в дуплах которых можно жить, обняв которые можно почувствовать время…дерева. Годовые кольца, весеннее небо. Ровный отпиленный круглешок, срез дерева, напоминающий ломоть хлеба, ломоть буханки дерева. Годовые кольца времени. Зашкурить, покрыть лаком, сохранить… Я чувствую как с неба, как из рога изобилия, льется на меня любовь и радость. Загружен аппарат желаний под завязку – аппарат исполнения желаний мигает радужными лампочками и готов к эксплуатации. На пути в Испанию заскакиваю в Берлин. Большинство европейских столиц пахнут похоже – хорошей жизнью, многими десятилетиями хорошей жизни. Смесь запахов ресторанов, чистых улиц, качественных моющих средств, контролируемый выброс СО в атмосферы, смешение запахов парфюмов, хорошего табака, чистой одежды, обезвоженных душ, обезвреженных людей, обезоруженных мечтателей, убитых поэтов, преданных забвению героев. Магазины, бары, цирюльни, галереи, арт-кафе. Кушай, покупай, смотри, пей, плати, живи, спи, умирай. И даже одинокий протестующий с плакатом, скандирующий что-то в пустоту, вписывается во всеобщую атмосферу мира, безопасности, потребления, европейских ценностей. Этот одинокий демонстрант не представляет опасности, - он уже ничего не сможет изменить, поэтому его не прогоняют. Мы с ним чужие на этом празднике жизни. Я проникаю глубоко в нутро дороги. Я вместе с горячей кровью теку по ее артериям, я щурюсь от солнца – морщины у глаз становятся новыми руслами бурных весенних паводков. И словно слеза по водосточным трубам льется радость новой жизни. Я ступаю нежно по обнаженным мускулам бездорожья.Все увереннее поют птицы. Дети – самые заинтересованные на этом празднике жизни. Триумфальные арки, бранденбургские ворота, системы лояльностей для постоянных клиентов. Как все это ново и жестоко. Парк Тельмана и улица Маркса. Пригретые на груди евреи. Бундесмарка диктует новую моду, показывает античность и воплощает любовь к труду несмотря на кризис перенаселенности и непогоду. С высоты полета самолета земля – она иногда скукоженная, в складках, сжатая – это горы и холмы. Иногда она разрезается водой, и вода отражает небо. Когда она развернутая, это напоминает картины абстракционистов. Разных оттенков геометрические фигуры, - что-то от Кандинского, от Модриана. Крупные абстрактные полотна с высоты птичьего полета. И деревья – ярко зеленые пятна, правда на фоне полей. А сейчас я только что спустилась с гор, выйдя из развалин старого замка – с какой-то историей, мистерией, коснувшейся самых глубин моего сердца. И орлы. И дед с собакой, похожий на странствующего комедианта, прокричавший мне что-то радостно и так, как только южане могут это делать. И я подумала о странствующих клоунах-комедиантах. А еще в замке как будто что-то новое вошло в меня, но то, что я давно предощущала. Черная дама в окружении звезд вместо шута Le Fou. Или их симбиоз. Странствующая дама-комедиант. С 8 марта. Моя уязвимость и гиперчувствительность в отношениях с людьми делают жизнь такой сложной. Мне ведь надо, чтоб все пело в унисон. И поэтому проще всего быть отшельником, дурачком, и это дает мне возможность сохранять внутреннюю свободу, взаимодействовать с пространством, радоваться первозданной красоте природы, черпать силу, чтобы любить и восхищаться и благодарить. И как барона Унгерн Штернберга с острова Даго, меня намного больше «пленяет роль затаенного существа…», когда «не надо кривляться, сочинять себя, позировать..» И можно любить свободу и дорожить тайной. Я поднимаюсь все выше, меня окружают рощи старых каштанов, под ногами сухие листья и прошлогодние каштановые плоды, везде на стволах цветет бело-зеленый мох. Летают бабочки, цапли, орлы, где-то каркает ворон, по дороге ползет гусеница. Громко и весело по-весеннему живо и бойко журчит река Валькарсе. Опускается вечер, в окно светит серп молодой Луны. Зима после испанской весны, как ненависть посреди любви – немотивированная, освежающая, встряхивающая, неожиданная, жестокая и меняющая течение времени. Быть может где-то на земле случайным отголоском чьей-то начатой и прерванной истории любви станет открытие нового металла. А может маленькая новая звездочка зажжется на небосводе. В необъятной Вселенной какой мы оставляем след? Какой отголосок? И каковы истинные дела наших рук? Итак, мои руки. Как апостол Павел, который смотря на свои руки постиг, что уже не он живет, но Христос в нем, так и я иногда смотря на свои руки теряю самоидентификацию. И либо у меня еще тысячи рук, либо эти не принадлежат мне. И я не принадлежу себе. Меня трясет, кует, сжимает, я непрестанно убегаю, заметаю следы. Поглотив уже испанскую весну во всей ее полноте, теперь впрыскиваю ее в полотно зарождающейся весны Балтики. Такой скромной напуганной весны межсезонья. «Грачи прилетели» - это мог быть и ноябрь, если бы не прилетели грачи. Аппарат исполнения желаний – туда закидываешь монетки терпения и благодарности, и иногда начинают мигать лампочки бессмертия. Есть еще аппарат смирения. Пыльный, старый, плохо работающий. Аппарат боли, крестов одиночества, бездомности, неспокойствия, извечного трепета, обнаженного нерва, снятой кожи, обратного хода, желания забвения… Но несмотря ни на что вскормленный орел свободы так смело парит надо мной.