Анри Мишо

 Анри Мишо

 

Кто он?

 

Родился 24 мая 1899 года. Бельгиец, парижский. Любимое занятие — побег. В двадцать один — матрос. Атлантика — Северная, Южная. Снят со шхуны больным.

Позже — путешествия в Амазонию, Эквадор, Индию, Китай.

Образ жизни, он же предел желаний, — быть не здесь, всегда и во всем не здесь, другим.

Выдумывает себя. Иначе не может.

После книг «Каким я был», «Эквадор», «Варвар в Азии», «Некий Плюм», «Ночь шевелится» ходит в поэтах.

Недавно обратился к живописи.

Смена занятия — одно из самых странных внутренних путешествий, какие только возможны.

Странная перенастройка. Говорящая, пишущая часть тебя погружается в сон (часть? — скорее система связей). Берясь за живопись, меняешь сортировочную станцию. Переплетение слов, словомыслей, словообразов, словочувств улетучивается и — до головокружения просто — тает на глазах. Его больше нет. Никаких отпочкований. Тьма. Местное омертвение. Ни охоты, ни страсти к словам. Отвечавшая за них часть головы отморожена. Поразительный опыт.

Еще одно странное чувство — возвращение мира через другое окно. Надо учиться ходить, как ребенку. Ничего не умеешь.

Новые заботы, новые соблазны. У каждого искусства — свой соблазн. И свои дары. Их не выпрашивают — их ждут.

И вот что занятно: Мишо пишет на черном, непроницаемо-черном. Черное — его волшебный шарик. Только из черноты появляется для него жизнь. Его, рукотворная жизнь.

 

Из книги «Картины» (1939)

Суть вещей

Итак, научившись проникать в суть вещей, проработав почти год в лавке ростовщиком на улице каменная, мы приобретаем навык безошибочного чутья на вещи. Мы чувствуем суть вещи, ее душа нам открывается, и тогда для нас не составляет труда установить стоимость этой вещи. Мы чувствуем ее ценность. Или профанность. Здесь много составляющих. Душа как ни крути штука тонкая и многосоставная. Форма, цвет, материал, гармония. Но главное, дышит ли эта вещь, коммуницирует ли. Говорит ли она о себе, совершенны ли ее линии, есть ли в ней динамика, устремленная в вечность. Итак, от бродяги дорог, пилигрима, к антиквару, от антиквара к ростовщику, от ростовщика к торговцу диковинками проходит мой нынешний путь. Сегодня.. Март, все тает, мое бархатное пальто летает. Все хорошо, льды плывут. На дворе пост. В мешочке золотом руны. Кожа и дерево — мои любимые материалы. И конечно золото и серебро и камни. У Христа в руках бамбуковая палочка в Храме малого вознесения с приделом в честь Прокопия Устюжского. Меня все еще зовет в гости Прп Савва Сторожевский. Да осветятся пути дороги от дома к храму и к монастырю.

Некоторые просто не хотят быть одни. Поэтому стараются быть такими как их хотят видеть. Сколько их еще во тьме внешней, не умытых водами вешними, слезами бездорожья... 

В день весеннего равноденствия идти встречать весну в парк и дойти пешком до ромашково. Пешком по лыжне, а оказывается, в самом разгаре лыжный марафон. Я в ботинках, не лыжница. Чувство отчужденности на этом лыжном празднике жизни. Приходится проваливаться в подтаявший снег, чтобы не сбить кого из лыжников. Иду долго, солнце светит в лицо, выгуливаю впервые после долгой и мощной зимы старые круглые очки. А вот и купола ромашковского храма свт. Николая, что на улице советская и при входе на доске фотографии новомучеников, служивших в этом храме, на улице советской. Когда-то в Альпах на границе Италии и Франции я шла пешком по виа домитиа, древней римской дороге и тоже затесалась случайно в гущу марафонцев со своим огромным рюкзаком и без лыж.

В храме при выходе я взяла на столике для пожертвований кем-то оставленную икону трех волхвов из монастыря святого Павла, что на Афоне и набор от мощей Матронушки московской с крестиком и ладаном. А потом в ожидании электрички съела кутаб с зеленью в придорожной таджикской корчме. Меня обслужили с присущим востоку гостеприимством. По телевизору показывали новости. Третья волна эпидемии, Европа снова закрывается. На лето ничего нельзя планировать, а я и так никогда ничего не планирую. Это время для меня, время смелых, время открытых, время небесных. Кока кола, соль и хурма. Продуктовая корзина. А еще все вооружаются, - Англия, Америка. 

Я все думаю об обидах, съеденных мной за последние годы. Я их анализирую, пытаюсь понять, как и зачем я столько терпела унижений и сама их будто искала. Валялась в грязи, а меня туда еще больше втаптывали. А теперь выплыла. Собираю мусор у любимого дуба. Слушаю свое сердце, свой тонкий внутренний инструмент. И он всегда безошибочно мне говорит, когда лгут... И это так больно. И вот я решила прервать длительные и очень унизительные для меня отношения. На мой взгляд все это путинское барство псевдо русской элиты, вся эта пошлость превратила человека этой застойной эпохи в карикатуру. Все те, кто отправной точкой своего благополучия имеют путинские времена, эти люди они бессовестны. Они соглашатели со злом. Все эти песни пляски и застолья на берегах нищей России. «Дайте нам самим решать кого сажать, кого унижать, кого убивать, кого обделять и не лезьте в нашу внутреннюю политику. Дайте нам творить беззаконие». А за закрытой дверью плачут женщина и ребенок, и муж вымещает втихаря свою злобу, свою неудовлетворенность на ближних и этого никто не видит, и в переходах метро стоят старики с протянутой рукой, и женщина в годах играет на дудочке, им просто нечего есть. Здесь в этом кромешном путинизме все варятся в одной грязи, в одном болоте, в одном котле беззакония, соглашательства и низких истин. И из гордости делают вид, что все прекрасно, что здесь все у всех хорошо. Что жизнь удалась.

Каноны бытия

Осветить пересечения миров, границы комнат. Чтобы не оставалось темных кулуаров, ни одного. Ни замшелых червей, ни назойливых тараканов.

Прошлой ночью мы плавали между отрочеством и разбоем. Каноны бытия. Молитва шуму. Мы плавали между любовью к искусству и тягой к разрушению.Между чинзано и стаутом, один глоток воли. Из Тель авива вестимо и прямо в Москву. Между точками шума и покоя. Старые нарики и силиконовые чеченки. Молодые и бывалые. Все найдут приют морозной ветреной ночью в кулуарах новой весны. И несмотря на власть придержащую серость, мы находим области свободы в старых особняках на бульварах. И несмотря на морозы мы ловим ртом свежие всполохи весны.

Фаза Пеликан.

От избытка сердца говорят горячие уста. Любить до самозабвения, но не до грехопадения и не до забвения Бога. Птенцы клюют нашу плоть, а она снова нарастает. Я говорю кому-то «be always nice”. Так когда-то говорил мне папа «кукуська, будь хорошей девочкой». Для кого-то мы возможно всегда будем плохими, недостаточно хорошими. Это полезно для нашего смирения, для того, чтобы эго не раздувалось. Иногда мы просто кажемся хуже чем есть на самом деле, а доказывать и объяснять ничего не хотим. Осветим лучше заново пути дороги до дома. От храма, в храм. Мысли «за что мне это, почему?» они не конструктивные, они ни к чему не приведут. А вот попробовать вырасти из старого платья, которое уже стало мало — увидеть свое несовершенство. Кто знает, может мы убили чью-ту душу. Когда-то. Вероломно. Убили словом, делом. А теперь обвиняем человека в бездушности, черствости, вероломстве. Нам это кажется жестоким, несправедливым. А Бог нам через это хочет показать наши ошибки, хочет, чтобы мы их осознали. Да, пусть много жестокости, холода, денег, мало чистой души, неба в огромном окольцованном городе М. Многие перестают общаться с нами, когда мы вдруг, для кого-то неожиданно воскресаем в новую силу и в новую премудрость. Слава Богу, это возможно. Слава Богу, что еще здесь, на земле, у нас есть возможность простить, отпустить, понять, пожалеть, помочь, сказать. Иногда и часто втайне, сокровенно, со слезами. И это счастье, что мы наконец что-то поняли, хоть немного. И счастье, что в этот момент теплой волной нас касается божья любовь как уверение в том, что мы на верном пути. Будто Бог так долго ждал, чтобы мы поняли, «наконец-то, свершилось». Сквозь ворох ветоши и эгоизма. И не важно, виноват ли кто-то и как и насколько осознает это, главное, чтобы мы понимали. 21 аркан. Безусловная любовь. Золотое сечение. 

На реках вавилонских

Здание патриархии на территории Данилова монастыря напоминало немного мавзолей, дышало каменным тоталитаризмом. Но вместо портрета вождя по центру была выложена большая мозаика Спаса нерукотворного. Зеленые флаги с инициалами нынешнего патриарха ПК. Здание отдела внешних церковных связей, в котором начинал свою карьеру неоднозначный для многих нынешний патриарх. Неоднозначный своим экуменизмом,стяжательством, перекосом от молитвы и духовности к популизму и законничеству. Никогда еще церковь не была так спаяна с государством. Никогда еще она настолько не была одим из инструментов используемых тоталитарным режимом для укрепления в народе национальной гордости и русской идеи. Одна из скреп, как это ни прискорбно. Но несмотря на это внутри, в храме, служба, благодать, удивительно слаженный хор, лишенный всякой патетики. Скромная братия. Дух любви и нестяжательности. Зерно русского православия, которое несет свою современную традицию со времен патриарха Тихона. На реках вавилонских, покаяния двери отверзи мне, Жизнодавче. Дщи вавилоня, блажен, иже разбиет младенцы твои о камень. Морозы, заговенье на мясо. Ко мне налипло много грязи, самое время омыться. Каждение накрывает теплой волной любви, помазание, слышу разговоры отцов с матушками, работницами кухни. Что-то про вечную картошку. Эта смиренная кухня русских монастырей. Внешний лоск — всего лишь преграды на подступах к святыне, преграды для непосвященных и ослепленных. Если внешний лоск и критика по меркам человеческим затмевает зерно, затмевает сердце, значит человек еще не готов. Общество еше не готово. Обломки советщины перерастают в похоть плоти, очей и гордость житейскую. Меня зовет в гости Прп. Савва Сторожевский.

отрывок из новой книги. Лимб.

 Работа в чистилище

Итак, я продолжала скупать антиквариат и устроилась на работу ростовщиком, оценивала и принимала золото, в т.н. русском гетто, на улице каменная, в полуподвальном помещении, напоминающем бронированный сейф. Pawnshop с английского переводится еще и как бездна, лимб, ад. Так что я устроилась на работу в чистилище. В Таллине есть пивнушка у Нигулисте под названием Пыргу, что тоже переводится как ад. Вонючий подвал с кованой мебелью и картинами демонов и темных миров на стенах. И с распятой скрипкой в темном зале с красными фонариками. Массажные салоны не то чем они кажутся. Эскорт услуги. Пиво сидисука, прошивка кокоса. Химические анализы канализационных вод выявили большое содержание кокаина и марихуаны в моче и кале. В моче и кале Ефремова нашли много гашиша и водки.

Я живу в измерении пятерок, реже шестерок и семерок, разбиваются машины, свет, проникая в низины, режет глаза. В этой ганзейской деревне есть ли вера в чудо? И верят ли в чудо люди, несущие к нам в ломбард свои личные вещи ради кайфа, ради пустоты…Да, наверное, мы не пели в унисон с окружающей действительностью. Несмотря на то, что здесь моя родина, мой внутренний инструмент «не звучал в стране чужой». Я будто звучала здесь по-иному, чем все, и у меня был другой внутренний ритм. Ощущались пустОты, хотя и в Москве я почувствовала эти пустоты, они словно щупальца расползались по миру — щупальца лихоимства, щупальца Маммоны, щупальца лжи, сбившиеся напрочь ориентиры и стрелки компаса. Но несмотря ни на что солнце продолжало уверенно светить в спину на пике своего возхождения. Десантура вечного юга, молочные берега, медные реки.

Работая в лавке ростовщиком я проникала в суть вещей, я чувствовала стоимость каждой вещи, словно бы душа вещи открывалась мне навстречу. Это тоже было из области пятерок, символизирующих переход духа в материю. Ну и из области саби, просветленного одиночества. Познав сущность, побывав в стране мертвых и пожив в пещерах бессмертия на подступах к ангельскому миру, погуляв по святым горам, теперь вот я продолжала проникать в материю и двигалась от центра к периферии. Либо же продолжала оставаться в центре вращающегося колеса. По пути домой на асфальте я нашла веточку дуба, символ дуба мамврийского, под сенью которого Авраам оказал гостеприимство Троице, пришедшей к нему в виде трех путников. Эту веточку я положила у иконы Троицы, купленной когда-то давно в Троице-Сергиевой лавре.

Часы на Домском соборе пробили 3 раза – значит три четверти часа. Я съела на завтрак желток, как и вчера – фермерские яйца размера XL с ярко оранжевым желтком, купленные на Центральном рынке. Говорят, его скоро снесут и сделают что-то новомодное, стильное, более удобное и функциональное. Хотя куда уж более функционально – ларьки, прилавки, навесы.

А вообще вещи часто могут сказать больше, чем сами люди. В основном, вещи идеальны, ну или почти идеальны, а люди нет. Я нахожу отраду в красоте старинных вещей. Меня манят ряды старьевщиков и развалы кирбутургов. Я нахожу покой там, где на первый взгляд царит хаос, а поодаль, в тиши старые вещи, наполненные нездешним смыслом, ждут своего счастливого часа, или ничего уже не ждут, пребывая в отрешенности идеального бытия вне времени. Хорошая вещь открывается навстречу истинному ценителю, тому, кто сможет узреть и воспеть ее красоту. Суть вещи, душа мира открывает себя хранителю времени, который вдохнет новые смыслы в набившую оскомину запыленную вечность.

Молекулярные запахи - rain смешивается с warm oxygen. За окном дождь и запахи. Ветка сирени, Тоомпеа, скамейка у Линдамяги с видом на Каарли кирик, часы которой бьют полдень.

Неоново фиолетовый вечер. Небо низкое, ласточки летают, крутится подсвеченное колесо обозрения. А потом солнце падает в море. Белые ночи, граница ночи так тонка, словно зеленый луч разрезает небеса глади воды.

Лето почти достигло своего апогея, Пасхалия и Троица закончились, закрылись врата неба. И снова как много лет назад эта земля начинает являть мне то тут, то там свое истинное лицо – через образы падших людей, через мутные глаза беспамятства, через выклеванных мертвых птиц на тротуарах.

Клиентами ломбарда были в основном люди с зависимостями, не бережливые, прожигатели судьбы. Один клиент закладывал, перезакладывал, выкупал раньше, переплачивал проценты, снова закладывал на месяц, выкупал в тот же день. Среди постоянных клиентов — хитрый красавец евхаритский, ловелас в годах Цуккер, молодой помешанный на игре Ложкин, хозяева давид и голиаф. Крупная женщина, курносая, даже симпачитчная, но очень потрепанная жизнью, нырнула в пруд в одежде и с телефоном. «Отмечала день ВДВ. Разбила голову. Деньги нужны, супа наварю. В детстве мама заставляла есть, желудок растянут. Пырнула его ножом. Мой новый бойфренд молодой, все искал рычаги, чтоб меня контролировать. Я сама нарвалась. Назвала его пидорасом» Наверняка страстная, быть может казачка, крупные руки, с грязью под ногтями. Когда выпьет, становится ведьмой. А вот и пришли они вместе с её бойфрендом. Такой настоящий мужик, в капюшоне, с эстонской фамилией. Красивый. Достаточно сильный, чтобы хотя бы отчасти держать эту женщину при себе. У неё психолог, нарколог. И она все время его провоцирует, не даёт расслабиться. Так у них водится, у настоящих женщин. Летает высоко. В почете у местных бандитов. А еще среди постоянных клиентов вечно извиняющийся, похожий на сморщенный гриб курносый Прокопьев. Многие стесняются, когда приходят в ломбард, будто оправдываются. «Опять забухал». «Мне до получки». «Я обязательно выкуплю». Да даже если не выкупите, ломбарду это только на руку. Я стараюсь поддержать словом, взглядом этих людей. Я немного разделяю их горе. Я сама была когда-то такой. С перегаром ввалиться, заложить серьгу, чтобы опохмелиться. Мне приходится не осуждать этих пропойц. Эти люди лишены высокомерия и самомнения и они мне больше по душе, чем мнимые праведники и чистая приглаженная псевдоэлита, напоминающая роботов. Эти люди, в основном все клиенты ломбарда, осознают свое падение, благодарят, угощают конфетами, им приятно, что я помню их имена. Вписаны ли их имена в книгу жизни? Когда-то человек давал имена всему живому. Вернее, он называл сокровенное имя живой души.. И душа откликалась с любовью. Мне говорят, что я красивая, хорошая. Отчасти. Я принцесса. Иногда жрица. 

Да, в русском гетто, как и во всем Таллине многие сидели на алкоголе и веществах. Хотя многие сидели и на здоровом образе жизни, на спорте. Интересно, они думают, что в раю есть фитнес центры? Или что рай только для красивых и успешных?

Свой дом, лодка, машина, собака, сад, цветы, вид из окна. Наверное, я все еще иногда жалела о потерянном наследстве, о том имуществе, которое по праву могло бы быть моим, но ушло с молотка и пропало, ах если бы не…множество факторов. Вершу ли я правый суд? Или правый суд – это милость?

Для меня отдушиной в этой земле забвения всегда являлась первозданная природа, - валуны доледникового периода, хотя и замки и сакральные учреждения позволяли не забывать о своем бессмертии, напоминали о детстве, проведенном в тихом уголке райского полуострова. А еще я нашла карту на асфальте, когда мне было довольно плохо, грустно, по пути на работу в ломбард. Меня привлекло сияние звезды на оранжевом фоне, я подняла карту, перевернула и прочитала следующее: «Вы душа вечная, бесконечно малая, сияющая подобно звезде, точка света. Вы покой, чистота, любовь, счастье, сила, знание и блаженство.»

Искрится, журчит речка Пирита на солнце. Горит зеленая свеча с ароматом лимона на могиле , герань, слезы – день рождения папы, лесное кладбище. Я все еще расплачиваюсь за отца. Немного, и уже не так тяжело как раньше. Я уже реже, почти что никогда, в целях экономии, не попадаю в измерения ада, не спускаюсь в подвалы, не покупаю крепкий эль, не угощаю им троллей. И запах человеческих испражнений не преследует меня и не напоминает о грязи этого падшего мира. Во втором ломбарде, где я изредка работаю, заменяя начальника, так вот там оказалась выставленной на продажу картина святого Игнатия Лойолы, основателя ордена иезуитов, человека, сподобившегося озарений, ученого, нестяжателя, аскета. Рыцарь Божией Матери, под его защитой я когда-то провела ночь в теплом дровяном сарае на Северном камино. Лил дождь, у меня не было денег, и я заметила его икону над входом в частный двор под цифрой 7. Я зашла и увидела дровяной навес, теплый и сухой, пахнущий детством, который укрыл меня от дождя до утра. А еще оказывается Св. Игнатий был баском, а северное камино в начале проходит через страну басков.

Несмотря на ветер и холодные ночи балтики, яркое майское солнце и бурное цветение создавали ощущение летнего курорта, со всей его непринужденностью и суматохой. И будто бы даже ветер приносил эхо, отдаленный гул зазывных восточных базаров. А тем временем пират входил в светотени послеполуденного зноя, так отчетливо запечатленного на стенах старого города, в морские ворота и направлялся на балтийский вокзал. Где я купила – нет, на этот раз не дюжину свежих устриц, а пару старинных мельхиоровых ложечек и медную вазочку, а также рыбу у уже знакомого продавца из Хаапсалу. Жизнь искрилась и бурлила.

Only For You