Винтажная осень

Осень - винтажное время года. Яркое увядание, обнажение сути, облетевшие листья воспоминаний, секунд и где-то новая жизнь в новом обрамлении с глубинным вечным пещерным нутром. Туманное утро. Ворон летел мне навстречу над верхушками елей. Бархатисто поприветствовал. 3,2 и один раз. Что-то хотел передать. Канун самхейна, дня всех святых, всех мёртвых, праздник оранжевого цвета и тьмы. Оранжевые тыквы, оранжевая шоколадка со взрывающимися во рту кусочками кислого сахара. Распродажа на блошинке. Купила вымпел с Христом, простирающим руки над эстонским хутором со словами из гимна. Купила пальто, в рукаве оказались вшиты старые эстонские центы времен кроны, до евро. Тыковки для самхейна. Вазочку в стиле эстонского модерна. По пути со станции домой окунаюсь в магию ночного леса. Шорохи, капельки, мотылёк в фонарном свете. Нахожу сухую ветку, всю покрытую разными видами мха. Подарки леса. Бархатная уютная тьма. Когда иду, то гаснут фонари. Я собрала всех светлячков, закрылись двери на восток.. Теперь гори... Звезда. В печке огонь, мед и ладан, все здесь и сейчас - и лесные обитатели и иконы и живые и мёртвые и вечность и жизнь и умирание. Веточка из леса, покрытая мхом идеально смотрится в новой вазе модерн. 

𝕙𝕚𝕣𝕠𝕤𝕙𝕚 𝕪𝕠𝕤𝕙𝕚𝕞𝕦𝕣𝕒 • 𝕞𝕦𝕤𝕚𝕔 𝕗𝕠𝕣 𝕟𝕚𝕟𝕖 𝕡𝕠𝕤𝕥 𝕔𝕒𝕣𝕕𝕤

Самхейн

 Словно напоминание, словно приободрение, уверение в верности выбора пути, ясно, зримо являли себя и защита, и наставление, и обличение. Мимолетные, легкие словно пташки небесные желания — вроде детского наивного «не хочется солнечного дня, хочется холода и дождя, и сидеть у печки», исполнялись, буквально сразу небо заволокли тучи. И зарядили дожди. На следующий день я промокла до нитки и сушила одежду и обувь у теплого радиатора электрички по пути в таллинн, на работу. Был воскресный день. Из знакомых лиц зашел в вагон только кавалер той сладкой парочки, из числа постоянных попутчиков. Я сначала думала, что его крупный нос и проблемы с речью — следствие алкоголизма, но потом увидела краем глаза, что в телефоне он смотрит бокс. Конечно, коренастый, спокойный, боксер с переломанным носом, может тренирует детей. Выходной я провела хорошо, каталась на велосипеде, собирала в лесу дрова. Топила печку. 

7 лет назад я писала - «сидеть у печки с псалмами и ждать конца света или выбрать жизнь.». Гармоничная жизнь тогда в силу целого ряда известных вам причин не представлялась возможной. Силы тьмы, их щупальца доставали меня повсюду. Я пряталась в Печорском доме, в монастырях, в измерениях древних дорог. А теперь вот и печка, и псалмы, и конец света, и работа, и золотая осень и тишина в доме у прудов в 20 км от города детства.

Потихоньку пополняется ассортимент моего интернет магазина, я довожу его до ума. Еду за рогами с черепом молодой косули в Аэгвиду. Это почти 70 км от Таллина. Места там очень красивые, холмистые, много озер, хвойные леса с брусникой и черникой. В каких-то Божьих измерениях на земле всегда Пасха. Дивный новый мир. Вечная пасхалия. И она просачивается на землю — фрагментами, эпизодами полноценного Божьего бытия. Первый снег, золотая осень, все еще много зелени. Осеннее небо — голубо-бело-серая акварель. Контрастность красок осени на фоне яркого солнца. Капельки блестят на мокрых веточках деревьев, мох дышит уютом. Энергия потихоньку аккумулируется в земле. Земля упокаивает мертвых, то, что тайное, то, что сокрыто во мраке выходит наружу. Тыквы самхейна. Spooky season. Оголяются стволы, обнажается суть, а где-то в поднебесье птицы так весело щебечут на солнце. Высоко в небе птицы все еще улетают на юг. Для тех кто умер и воскрес эта глубина осени вожделенна и знакома. И тьма глубока и богата и изысканна и нежна. 

Желтые дубы Кадриорга

Вдруг чувствую невидимую прошивку Таллина, густой смог кокоса... Ипа пивоварни сори горчит. Промозглость заползает в щели мироздания. Мне предстоит часть пути до дома ехать на велосипеде в ночи. Как здорово на рассвете катить вдоль туманных полей до пивной столицы эстонии. Велик пришвартован на крытой стоянке и ждёт меня весь день. Птицы валят на юг. Табунами. Для них границы открыты впрочем как и для меня. Горловая чакра даёт о себе знать. Она голубая. Это моя воля, собранная в цветок.

В электричке я уже узнаю попутчиков, костяк постоянных пассажиров, едущих на работу и учебу. Вот парочка, они всегда едут вместе, разговаривают, смотрят друг на друга влюбленно, пока другой не видит. У них хорошие отношения, он целует ее на прощание, тк выходит на одну станцию раньше. Несколько богато одетых одиноких работающих женщин, бабулька, засыпающая с мобильным телефоном в руках, а там то ли фарада, то ли жванецкий в ютюбе. Смешной пухлый парень на велике. Молодой человек с велосипедом, в джинсах, к шлему приделано зеркальце заднего вида. Он его всегда поправляет перед выходом из электрички. На Лиива, уже в таллине заходит велокурьер в возрасте, не от мира сего. Всегда в сандалиях, одетых на носки, и это несмотря на холод, желтая куртка, оранжевый шарф, коробки, привязанные к багажнику, водонепроницаемый рюкзак. Контролеры все время меняются и они все очень профессиональны и вежливы. В целом я чувствую тепло и симпатию к людям. В воздухе царит спокойствие, дружелюбие и интеллект. Люди свободны, они разные и выражают себя и живут как хотят. Радуются маленьким человеческим радостям, никого не осуждают, никого ничему не учат. Чего никак нельзя сказать о россии и ее обитателях. В россии так много говорят о смирении, а надо просто выехать в небольшие европейские государства, лишенные имперской гордости, и там много святых, просто хороших, смиренных людей.

Шквальный ветер, по пути на работу еду на море смотреть волны. На берегу бушующего моря случайно встречаю старого знакомого из веселого таллинского прошлого, последний раз мы встретились тоже случайно в старом городе пару месяцев назад, а до этого не виделись много лет. В прошлый раз он был с женой и сыном. А я ехала на велосипеде из храма. В этот раз он бежал, был одет в дорогую экипировку. Сколько помню, их отношения с женой всегда были темпераментными, страстными, они то сходились, то расходились. Он талантливый программист. Какое-то время они жили в Барселоне, потом вернулись в Таллинн, появился на свет Марк, переехали в город из загородного коттеджа. И вот теперь я встречаю его у штормового моря, он бежит мне навстречу, я машу руками. "Беги, беги, Лола", кричу ему. Чтобы не сбивать дыхание. Мы перекидываемся парой фраз, «надо добавиться где-то в соцсетях», говорю я на прощанье, а он мне уже издалека кричит «мы с Женей разошлись, я теперь живу здесь», машет рукой в сторону новых многоквартирных домов с саунами на берегу. У знакомой литовки любовник, питерский программист живет в одном из этих домов. Я когда-то смотрела здесь квартиры, лет 5 назад, когда искала жилье для своей британской подруги, но в итоге мы сняли квартиру на Татари. Я развожу руками, он тоже. И бежит дальше. Опять эти роковые встречи, зарубки на деревьях. Женитьба, рождение, смерть, расторжение брака. У него всегда были огненные глаза. Желтые дубы Кадриорга.

Внутрь яйца

Все поет и цветет в этой влажной теплой кувуклии засыпающего межсезонья. Жизнь уходит внутрь яйца. 

Закончилось бабье лето, лето святого мартина, лето индейцев. В музее архитектуры выставка об истории дачной архитектуры, о советских дачах. По эстонски сувила. От слово лето. Пасмурное утро вторника. Горят свечи у монумента погибшим жертвам затонувшего парома Эстония. Памятная дата. Прерванная жизнь. Горе, которое помнит вся страна. Одна свечечка перевязана лентой украинского биколора. Квартал Роттермани. Жизнь еще не переместилась инсайд. Люди в куртках и капюшонах пьют кофе за столиками на улице. Рядом идет стройка. В пустующем ресторане сидит украинский строитель, рабочий, курит, наблюдает красивую жизнь. Всегда есть тот, кто наблюдает и тот кто вкушает плоды. но есть еще и третий, лишний, всегда неучтенный, пророк или царедворец. Тот, кто пользуется, наблюдает и вкушает. В целом же довольно пустынно. За столиком сидят богатые домохозяйки или бизнесвуман 50 плюс с советским налетом. Капюшоны худи, в ногу со временем, кроссовки, светские беседы, причастность современному искусству, ничто человеческое нам не чуждо. Одутловатость — налет излишек постноменклатурной капиталистической жизни. Во главе угла — доступное потребление качественных благ европейской цивилизации. Жрать, пить, шоппинг. Понаехавшие за последние годы толпы приезжих с бывших просторов великой россии — словно кляксы на белом полотне мелкобуржуазного, чистого, хуторского эстонского безвременья. Хотя и все еще есть местные бандиты, шлюхи. Бордель под названием Джекил и Хайд. Круглосуточные сауны и массажные салоны не то, чем они кажутся.

Иногда, чтобы понять что такое быть здоровой, надо выздороветь. Относительно долго не бухать. Много заниматься спортом. Иногда просто привыкаешь к больному сосуду, следствию травмы головы и алкоголя, к тому, что левая часть лица почти мертва после перенесенного на ногах микроинсульта и тоже следствия травмы по пьяни. Жизнь за городом, свежий воздух, велосипед, каждый день 2 км пешком до и от станции. И вот вдруг отпускает, левая часть начинает жить, бежит кровь по тем зонам, которые были так долго онемевшими. Это как онемевший палец, который начинает отходить, оттаивать. медленно наливается кислородом и соками жизни.. Воскресенье Крестовоздвижения. Еду в ближайший от моего нового обиталища Храм эстонской митрополии в соседнюю волость Рапламаа, в Кохила, это 9 км от дома. На велосипеде всего ничего. Красный кирпичный храм, построенный русскими в конце 19 века. Таких храмов много в эстонской глубинке. Внутри бедно, иконы нарисованы детьми. Все скромно. Прихожан мало. Но служба хорошая, хор поет слаженно. Очень стараются дамы в черном без платков. Батюшка учился в семинарии Йыенсуу в Финляндии. Стою Литургию. Размышляю — где благодати больше, на территории Эстонии? в московских Храмах или в эстонских? Она какая-то разная, у нас мощнее, у эстонцев воздушнее, легче, и еще они просто хорошие люди. У русских часто вера не приложима к делам. Слишком уж неотмирно, Кесарю кесарево. Каждому дает Господь в меру. И постсоветским теткам, и рафинированным эстонцам, и интеллигентам, и простецам.