А ведь когда-то здесь везде стояли кресты...

В один из солнечных ветреных дней мы катались на велосипедах в Копли ланд по развалинам советского прошлого с бывшей соседкой, у нее было ателье по ремонту одежды при химчистке в Нымме. На месте былого неприкрытого убожества и нищеты вдруг засветило солнце радостной жизни на пике потребления. Деревянные прокопченные сырые и смрадные бараки начала 20 века уступили место минималистичным таунхаусам. От бараков оставили часть нутра, лестничные проемы, они напоминали о том, что строили бараки на века, проемы простоят долго. Не снесли пока только один дом, он уже и сам покосился, перед домом высилась большая ива и цвела яблоня.
В этих бараках без удобств прошло чье-то детство, теперь уже после сноса старых домов обреченное на жизнь в воспоминаниях или запечатленное на старых архивных фотографиях. В детстве моя экс соседка, швея росла в окружении родственников, предлагающих населению ритуальные услуги и разводивших кроликов. Развешанные на просушку шкурки кроликов напоминали распятия, кролики тоже умирали, и не своей смертью. Детство ее прошло на пограничной территории жизни и смерти, при входе в царство мрачное Аида. Но не затронуто сердце пустотой. Детство есть детство, как ни крути. И даже нищета, отсутствие банальных удобств, клопы, вши, работа на рыбном комбинате, где можно было помыться, все это в ее воспоминаниях не было темным. И даже вроде как ей все это нравилось. Отобедав пивом и рыбой, позагорав на солнце в зоне нудистского пляжа, путь наш пролегал через пустыри и дикие прибрежные зоны и далее на коплиские линии, а оттуда в новый лофт проект, расположившийся на месте бывшего завода резиновых изделий пыхьяла. В этом пока что незавершенном лофт проекте, несущем печать запустения, собирался клуб городских овощеводов и любителей цветов. Люди сажали в теплицы то, что можно есть и то, что радует глаз. И кроме всего прочего (пары кафешек, клуба, галереи) на пространствах бывшего завода продавали дома-контейнеры.  Ровный каменный куб с большими окнами, разделенный внутир на два этажа, общей площадью не больше 15 кв.м. Купи, живи и делай там чего хочешь.

Оказывается, на месте нынешнего парка, который в народе называют «парк живых и мертвых» и прилегающей территории коплиской электростанции, было раньше иверское братское кладбище с одноименной часовней, где похоронены русские воины армии Юденича, умершие от тифа в начале 20 века. Сейчас об этом напоминает разве что скромный каменный мемориал словно собирательное надгробие, и чувство печали по преданной забвению памяти. «А ведь когда-то здесь везде стояли кресты.»

Несмотря на ветер и холодные ночи балтики, яркое майское солнце и бурное цветение создавали ощущение летнего курорта, со всей его непринужденностью и суматохой. И будто бы даже ветер приносил эхо, отдаленный гул зазывных восточных базаров. А тем временем пират входил в светотени послеполуденного зноя, так отчетливо запечатленного на стенах старого города, в морские ворота и направлялся на балтийский вокзал. Где я купила – нет, на этот раз не дюжину свежих устриц, а пару старинных мельхиоровых ложечек и медную вазочку, а также рыбу у уже знакомого продавца из Хаапсалу. 

Божья любовь и подтасовки

Я стала превращаться в человека улиц. Неприкрытая правда улиц, их свет, их развязность, щебет птиц, цветение.

И в последнее время, вдруг, сидя на ярком майском солнце на берегу залива в Ноблесснер, с велосипедом под боком, сидром в сумке и чипсами во рту (я сняла очки и солнце стало слепить глаза), мне показалось, что все эти всегдашние стечения обстоятельств напоминают подтасовку… То ли успех, то ли мнимый успех, то ли признание. Даже здесь, в Таллине, кто-то читал мою книгу. Интересно сколько еще неведомых читателей раскидано по земле? Меня обижает, когда кто-то, обычно те кто меня хорошо знают, принципиально не хотят меня читать, будучи уверенными, что ТАМ ничего интересного нет. То ли зависть, то ли я слишком проста, доступна, не амбициозна, не в тренде. То ли нет пророка во отечестве своем и в доме отца своего. То ли я слишком горда, высокомерна, отчужденна, сложна, эгоцентрична. В любом случае книги написаны, их кто-то да читает, Бог меня любит и утешает иногда Своими подтасовками. Или просто я открыта и верю в чудо, поэтому Вселенная откликается на мои вибрации. И наверное все в руках Божьих и все, что должно исполниться, оно исполнится и ничто не пропадает, прошлое прорастает и прорастет.

А может иногда Бог смеется надо мной, показывая всю мизерность и ничтожность моих устремлений, чаяний, надежд. Что мне надо – признание, дифирамбы, почтение, унижение, заушение, милость, справедливость?...Истина? И слушать как скрипят корабли и вовремя нажимать тормоза.

Море разбушевалось, вдруг, с ходу, хоть и не видно паромов и кораблей, плывущих вдоль берега.. Силуэт старого города вдали на горе. И сейчас все идеально – гладко, блестяще, в меру крепко, в меру нежно. Любимый город детства. В этой свободе, дарованной нам столько любви. Мы можем красить красками лицо, прыгать в океан, быть собой.

Иногда, правда, нужны люди, чтобы донести нашу свечку, доставить ее, поставить прямо, на подсвечнике у иконы Архангела Михаила в день просветителей славян Свв. Кирилла и Мефодия. И это тайна Божья, почему «донести».

В неделю о слепом, осознав всю важность побежденной пустоты, всю важность происходящего, на фоне всеобщей мортальности и всеобщего хаоса, неразберихи, потерянных смыслов, на незыблемых основах свободы творить свою тайну, свой ключ, свое проникновение. По кромке нежного моря, прибоя, чаек в полете, детства карусель, юность на излете, дверь, - запрета или входа? Завета?, но другого, на вечно свежих берегах несмолкаемых утех при входе…

Лежа на пляжах детства, задремав на новых деревянных креслах-лежаках волнообразной формы, сквозь сон мне пришло уверение, что меня не оставят тамплиеры, они помогут мне, они со мной.

Satsuki Shibano ‎– Erik Satie (France 1866-1925) † [1984, full album]

Слово

Если вслушиваться в каждое слово, отвечать за него, погружаться в него, каким бесконечно ответственным, первородным, безгрешным покажется этот мир, сотворенный из небытия словом. Слово словно удар колокола, а за ним безбрежье тишины, и "тьма над бездною".

Слово молитва, слово заклинание, слово энергия, потенциал действия, слово намерение. В слове средоточие Духа, слово в чем-то выше действия, т.к. способно задействовать, вызвать из невидимых миров, материализовать духовные процессы, изменить видимую реальность. От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься. За всякое слово надо будет дать ответ. Область слова, область красного цвета. Переход от потенции к слову. От action without thinking (magician) к книге (императрица). «И Дал им область чадами света быти».

The Lark Ascending

Вересковый мед

Да, здесь, в Таллине, чувствуется уже радость от преодоления хвори. Открываются торговые центры, храмы ждут прихожан, светит солнце, иногда идет майский снег. В трамвае едет беззубая старушка. Усталая. И о чем-то громко на весь трамвай беседует с другой старушкой, совсем старенькой, с палочкой. Та ей объясняет доходчиво где буссиям, а где кесктург. Сначала подумалось мне, что та беззубая, в платочке, которая громко декламировала что-то, она румынка или из молдавии. Или с украины. Оказывается, что она из Вильнюса. Сын ее болен сердцем, и они ездили на операцию в Мюнхен. А обратно домой вернуться не могли. Рейсы отменяли один за другим. Помощи от Германии они никакой не получили. И вроде даже и операцию не сделали. А в Таллине им дали дешевую гостиницу, помогли уехать. В общем Эстония оказалась намного более гостеприимной чем Германия по отношению к больному сыну со старушкой матерью. «Германия жестокая страна. Хотя, вот, где-то гнали, а где-то пригрели», резюмирует старушка. Она купит билеты до Вильнюса и благополучно доберется до дома. На днях откроют границы между странами Балтии. Я же вышла на кестург вместе с той другой старушкой с палочкой, собеседницей. Хотя собеседником, слушателем оказался весь трамвай, так получилось. На рынке покупаю горячую булочку с яблоками и корицей и иду домой пить кофе. Из окна видно собор Невского, он будто парит. На дворе Пасха, майский снег, одержанная победа над смертью и над коронавирусом. И парят птицы, и дует ветер и уносит мысли и чьи-то сны.

И сложно представить, оказавшись в этой лёгкости и невесомости, что меньше недели назад я просиживала задницу в путинической тяжеловесной империи, в граде, осажденном хворью и забвением. И вот бегство мое состоялось и я благолопучно добралась на поезде до Питера, от Питера домчалась на такси до границы, перешла ее, подписала с двух сторон границы бумагу о двухнедельном карантине. На второй день пребывания в Таллине мне позвонили и поинтересовались как я себя чувствую. «Вы можете гулять и выходить на улицу, только держите дистанцию». И вот, пользуясь свободой мои ноги стоявшие в стойле полтора месяца бегают по городу. По gps можно проследить мои маршруты: Кесктург, Кадриорг, Русалка, Ротерманни, Tallinn harbour, Кала садам, где все перерыто и во всю гремит стройка. Олевисте, лаборатоориум, залитая солнцем улица вдоль стены старого города, площадка с видом под стеной Тоом Кооли. Сегодня небольшой пасхальный крестный ход – Казанская, Невского, Никольская. Везде звучит Евангелие, везде горят свечи. И да, хороший кофе и вересковый мед. И марципан. И закат.

Правда о маяках, книга 3

Возвращение императора

Антипасха

Красная Горка, перевал бессмертия,

Лопнули почки, началось цветение,

Истечение красного закончилось,

Но пока продолжается веселие.

Молчат колокола, город словно бы вымер,

Словно он для меня и только.

Говорят, мы достигли плато огня пандемии,

Пика осаждения хворью пределов Московии,

Рванули почки либидо.

Красная горка – переход к непорочности.

Быть может передел мира под чистую монету нового кесаря,

Я здесь и меня здесь нету.

Я осталась где-то в прекрасной эпохе,

Нахожусь на пике своего человечьего времени,

Даже город отдается без боя, открыто,

И пусть в этой приглушенности есть толика тревоги,

Ничто не забыто и парит свободно, пусть ненадолго, но все же забыв про вериги.

Won't you be my love